Призывая кресло, опускаясь в него, приподнимая и протягивая усевшейся на полу телушке правую ногу, Белла почти ощущала, как по внутренней стороне бедер скатываются вязкие капли, и даже рассеянно, но всерьез прикидывала, будет ли их достаточно много, чтобы хоть одна добежала вниз, на язык послушно склонившейся к ее пальцам дурочки - язык, то остро рисующий змейки и зигзаги, то рыхло ведущий влажные полосы снизу вверх, щекотно по своду стопы и сладко через подушечку большого пальца, чтобы потом обхватить его губами и втянуть в рот, продолжая поглаживать. Он напоминал так много из догнивших в Азкабане свалок глупых воспоминаний, но одновременно был так хорош, что Белла просто откинулась назад и, со стоном потянувшись и поерзав так, чтобы опуститься ниже, поставила вторую ногу дурочке на плечо.
Та выглядела почти идеально: сидя на коленях, осторожно и одновременно сильно, так, как нужно, посасывала беллин большой палец, потом, выпустив его и на прощание коснувшись губами, влажным языком соединила подушечки остальных пальцев между собой прикосновениям и тонкой полоской слюны, добралась до мизинца и всосала его. Ее волосы были растрепаны, глаза красные, на щеках досыхали, стягивая кожу, полоски слез, но Белла и не любила прилизанный шик, за безразличной плесенью Азкабана научившись видеть через кожу, почти не замечая, какая она – а всхлипывающая телушка была настолько настоящей наизнанку, что все остальное – дорогая косметика, блестящие от слез, но не краснеющие, если знать, как правильно плакать, глаза, ухоженные пальчики с магическим маникюром – казалось бы фальшивым, как попытка припудрить края открытой раны.
Продолжая, поставив ее себе на бедро, мягко разминать пальцы той ноги, которую ласкала только что, телушка другой рукой приподняла вторую беллину ногу и провела языком по ее подошве и скользнула между большим и указательным пальцем.
- Хватит.
В конце концов, время у них еще будет – теперь, когда Белла вспомнила. Может быть, она даже разрешит так развлечься Руди, это будет смешно. А может быть, он пошлет ее к Гриневальду – и это тоже будет смешно.
Хотелось продолжить, устроив ноги на подлокотники кресла, запрокинув голову на спинку и потянув дурочку выше, но и на это время тоже будет, а вот урок оставлять на потом нельзя.
Поэтому Белла поднялась, за волосы заставила телушку встать на ноги и дернула к себе, сжав руками плечи и впившись в кожу ногтями:
- Запомни одну вещь, зайка: я тебе не мать.
Дура вздрогнула, хлопнув глазами и, кажется, приготовившись рыдать, но Белла не позволила – схватила за шею, ногтем указательного пальца впившись уже в подбородок, а всеми остальными пальцами сжав горло.
- Поняла?
- Да…
- Не слышу.
- Да.
- Не слышу!
- Ах…
Беллатрикс чуть отодвинулась, развернулась и, не особенно сдерживаясь, толкнула дуру сбоку на кресло так, что та упала вперед, успев упереться ладонями в дальний подлокотник и с трудом удержавшись на ногах. Хмыкнув, Белла одной рукой пригнула ее за шею вниз, не давая выпрямиться, а другой задрала платье.
- И ты у меня это выучишь.
Телушка снова охнула, когда Белла коленом раздвинула ей ноги и легко, по уже готовой мокрой дорожке ввела в нее пальцы, а потом всхлипнула, почувствовав, как глубоко они входят и как объемный перстень на беллином указательном безжалостно царапает кожу.
- Я тебе не мать.
И снова ту же мысль на новое движение.
- Я тебе не мать.
Словом и действием в лучших традициях педагогики.
- Не мать.
Дурочка всхлипывала, а Белла в очередной раз где-то вдалеке усмехнулась сама себе. Она знала, как сделать боль сладкой – и внутри, чтобы проникновение наполняло, раздвигая, ощущаясь, заставляя надеваться на ее руку, сжимаясь и выгибаясь, ловя все оттенки, двигаясь на самой коляще-пугающей грани страха, но не разрывая, и снаружи, когда нажатия и удары разминают, разжигают, заставляя чувствовать, возвращая ощущения той коже, что обычно забыта под одеждой и остается несуществующей, пустой, ничьей. Но она редко этим пользуется. Другая боль интереснее: та, от которой телушка сперва закусывает губу и застывает, ловя все, что может успеть, каждую вспышку, каждую секунду прикосновения, которое достаточно сильно, чтобы чувствоваться, но еще не болит – а потом морщится и скулит, потому что боль перехлестывает, но не прекращается, уже не хочется чувствовать, но поздно.
Белла знала, когда остановиться, чтобы полосы на ягодицах расплылись малиновым жаром, который так влажно под вздрагивания и рваные вздохи может лизать кубик льда, и как класть удары, чтобы все сошло меньше чем через час, оставив на коже легкое жжение, от которого телушка будет сладко постанывать, садясь. Знала, но только улыбалась в нужный момент, поднимая руку, позволяя себе не сдерживаться – и в центре малиновых полос вспухали холмами иссиня-черное, а на губах телушки, которая облизывает стек после, оставались красные пятна. И сидела она тихо и прямо, тугая и звонкая, как тот стек, еще чуть не неделю, пока Руди, послав Беллу к Мерлину, не лечил тихо пытающуюся саботировать дуру, положив к себе на колени и задрав платье (Белла запретила телушке брюки: женщина должна быть открытой, податливой и мягкой, ее ноги – широко раздвинуты, а одежда – воздушна и невесома) – а потом трахал, пока страдалица застывала, стискивала зубы и пыталась делать мученический вид, что все это не с ней. И Белла заводилась сама, и, становясь на колени, слизывала с ее губ и вагины семя, доводя до прочти нежеланного оргазма на коленях Руди под его чувственные полунасмешливые поглаживания.
Иногда она удивлялась, как забавно и совершенно непроизвольно у них получилось разделить роли: она жестока, он милосерден, она бьет, он ласкает, она груба, он нежен. А самое смешное, что непонятно, от чего телушка страдает больше и очевиднее – он ее ударов, или от его ласк.
- Я тебе не мать. Я не мать тебе, зайка. Я не твоя матушка, запомни, - бархатной нарочито-безумной вибрацией шептала Белла в ухо всхлипывающей телушки, войдя в раж и притягивая ту к себе за волосы, вынуждая выгибаться, опираясь дрожащими руками о подлокотник кресла, через которое ее перегнули, и вместо точки в каждой фразе с совершенно непристойным хлюпом всаживая в нее едва ли не всю ладонь до самого предела разумного, но уже давно за всякими болевыми порогами. – Поняла меня? Не слышу?!
- Да, - снова, в который раз всхлипнула та сквозь стиснутые зубы, не открывая глаз, но слепые методы воспитания Белла никогда не любила, поэтому, вытащив руку, все так же за волосы заставила дуру развернуться и мокрой ладонью стиснула ее шею:
- Не слышу.
- Поняла! Я поняла! – вскрикнула телушка, распахивая глаза, и Белла, удовлетворенно ухмыльнувшись, несильно оттолкнула ее, надавив на лицо все той же мокрой ладонью. Дура плюхнулась на пол, а сама Белла, переступив через нее, вернулась в кресло, расслабляясь и сонно прикрывая глаза. Она не кончила, возбуждение еще бродило где-то в кончиках пальцев, но больше ничего не хотелось, а телушка вполне уютно прижалась к ее ногам, и Белла опустила вниз руку, погладив дурочку по теплым гладким волосам и зарывшись в них всей ладонью.
- Пока можешь остаться.
Та вздрогнула, подалась к беллиной руке, хотя ласка, в сущности, адресовалась не дуре, а всего лишь собственной чувствительной коже ладони и пальцев, замерла так на пару секунд, а потом резко, так, что Белла сама едва не вздрогнула, повернулась и схватила ее руку в свои, поднося к губам.
- Я люблю тебя.
Белла снисходительно хмыкнула, расслабляясь снова, но дурочку это не смутило.
- Я люблю тебя. Люблю. Люблю тебя. Люблю. Белла. Люблю, - лихорадочно, какой-то медиумической речью, совсем себя не контролируя и даже, кажется, не помня, заходясь истеричной собачьей нежностью, бормотала та, целуя руку Беллы, ее пальцы один за одним, каждую фалангу до подушечки и обратно к центру ладони, то едва касаясь губами, то проводя ими влажные прохладные полосы, лаская губами запястье и носом прорисовывая на нем дорожки вен, языком поднимаясь до локтя и снова в его сгиб вперемешку с поцелуями и змеиными осторожничающими вздрагивающими исследованиями шепча свои «люблю», «люблю тебя» и «Белла».
А Белле, пожалуй, нравилось: и мягкое кресло, на высокую спинку которого можно откинуть голову, и выворачивающая розовую нежную мякоть внутренности наизнанку у ее ног телушка, и осторожные влажные губы, намечающие точки и линии, по которым потом послушно бегут лучи тонкого, невесомого, какого-то другого возбуждения, которое хочется не раздуть, а сохранить, ловя оттенки вкуса и наслаждаясь.
Все это нравилось ей настолько, что она, пожалуй, была готова оставить телушку себе насовсем.

Продолжение и, кажется, окончание.

На окончание не похоже... для финала не хватает какого-нибудь хитрого выверта, имхо. Весь фик получается интересным, но ждешь какого-то... катарсиса, что ли... а нету...

Кстати, а что у Беллы за проблемы с материнством?

Знакомое, кстати, ощущение, когда на тебя сваливают "ребенка" (в моем случае милой девочке 16 лет) вместе с ответственностью за все ее поступки...

ждешь какого-то... катарсиса, что ли... а нету..
AlisaRat, а каким он может быть, на ваш взгляд?
По-моему, или любовь, что нереалистично, или убить всех под марку победы Поттера, что печально. Мне просто больше ничего в голову не приходит.
а что у Беллы за проблемы с материнством?
Скорее не с материнством, а, как и у вас, с ответственностью и попыткой ее свалить - и с поисками замены матери.
(Всегда интересовал источник розовых БДСМ-ных влечений. Когда доминирует мужчина, это логично и понятно. А вот когда хочется подчиняться женщине - я не очень четко понимаю причины.)
когда на тебя сваливают "ребенка"
Как на якобы старшую и умную подругу со всеми претензиями постфактум, если что?

или любовь, что нереалистично, или убить всех под марку победы Поттера, что печально.

Я тоже не знаю, правда... может, и так не плохо - как отдельная зарисовка из жизни семьи Лестреиндж =))))

с ответственностью и попыткой ее свалить

Вряд ли Пожирательница смерти будет бояться ответственности... ей по большому счету должно быть наплевать...

А вот когда хочется подчиняться женщине - я не очень четко понимаю причины

А причины, по которым женщине хочется доминировать над другой женщиной Вы понимаете более ясно?
Мне кажется, тут дело не в половой принадлежности... скорее в характере, в каком-то внутреннем стержне что ли... есть люди, у которых просто хочется валяться в ногах, и мужчины, и женщины...

Как на якобы старшую и умную подругу со всеми претензиями постфактум, если что?

Ну, в глазах ее родителей я числюсь аж ближайшей подругой, хотя мы не так часто видимся. А девочка - готочка, с соответствующим внешним видом и интересами. Вот родители и паникуют. Недавно буквально имела не особо приятный разговор по телефону с ее мамой, которая пыталась сначала меня обвинить в том, что я дурно влияю на ее дочь и, вообще, что она не понимает нашу дружбу. Я ее очень мягко успокоила (пропустив, конечно, момент, что ее дочь вроде как в меня влюблена), но вот ее фраза "Ну поговорите с ней, чтобы она уроки делала" просто меня добила. У меня уже есть один ребенок и больше пока не планирую... Вот как-то так =)))

будет бояться ответственности...
Так дело не в страхе, а скорее в раздражении, по-моему. Боятся, когда переживают, что могут "не оправдать". А здесь скорее раздражение на то, что пытаются "повеситься" и найти замену, причем так глупо.
по которым женщине хочется доминировать над другой женщиной Вы понимаете более ясно?
Знаете, наверное, да. Или, по крайней мере, мне кажется, здесь нет четкой половой окраски - в желании доминировать над кем-то, я имею в виду. (Хотя я могу ошибаться - даже вероятнее всего, что ошибаюсь. Мне "верхний" взгляд не очень близок.) Подчинение, возможность контролировать все реакции, управлять - есть ли разница, кем?
А вот с подчинением, думаю, разница большая.
есть люди, у которых просто хочется валяться в ногах, и мужчины, и женщины...
Это да. Но, при прочих равных, для многих ведь, наверное, есть какие-то предпочтения: подчиняться мужчине или женщине. Плюс одно дело характер "в жизни", а другое БДСМ как сексуальная (и не только) практика.
Почему вообще у женщины возникает желание стать рабыней другой женщины? Позволить ей причинить себе боль?
Вот как-то так =)))
Да, печально, когда родители пытаются воспитывать своих детей, не прикладывая к этом особых усилий.