Выйди кто-нибудь из них из комнаты по своей воле, и вся пленка мгновенно рассыплется прахом, как испепеленная взрывом огня кожа, снова открыв настоящее убожество, но они оба там, и один не уйдет без другого, поэтому Белла чувствует, что остается теперь уже совершенно одна в прожорливой пустой комнате, а они растворяются в воздухе, исчезая здесь и появляясь в другом месте, в своем жилище, которое всегда с ними, куда бы они не шли, пока вдвоем, видимые, но недостижимые, как тени за стеклом или фантомы.
Белле больно и страшно, ей страшно остаться здесь совсем одной, но она уже не хочет ничего разрушать, ей не хочется, чтобы они расцепили руки, и она позволяет Малфою, скривившись, обживать мерзкие стены, отвратительную мебель и даже тошнотворно откровенную ванную, но тем гаже и бессмысленнее все, что должно будет произойти. Она не знала, поэтому это не расплата. Это все сломает, поэтому это не урок. Она не виновата, поэтому это не наказание. Бессмысленность. И глупость. Ее глупость, с которой она не могла справиться, поэтому винить себя за это бессмысленно. И от этого еще горше и больнее. Белла только пару минут назад, когда увидела появившихся вместе Малфоя и Севера, начала понимать, насколько это глупость, но сейчас она хорошо чувствует, что уже очень скоро поймет каждую ее деталь и каждый оттенок и за все это расплатится. От этого жутко.
Тогда, отвечая сквозь дрожь в ногах и мутный шум в ушах, как будто находишься под водой, Белла попросила себе Северуса Снейпа. Она уже не помнила, как это звучало, но хорошо знала, чего хотела – одну ночь. Не больше – такого не бывает – всего одну. Всего одну ночь с Северусом Снейпом, только присутствие которого рядом превращало ее в полную дуру с самого первого дня, когда он, угрюмо глядя перед собой, вошел в то купе Хогвартс-Экспресса, которое она заняла парой минут раньше. Кривого, злобно-припадочного, нелюдимого и совершенно непонятного Северуса Снейпа, которого она иногда с трудом могла назвать человеком. Они проучились вместе семь лет, но Белла так и не смогла понять, как он думает, ни на йоту. А уж когда он стал домашним животным Малфоя…
В Снейпе это было всегда – как будто повернутый внутрь сосредоточенный на чем-то нездешнем взгляд с едва уловимым ожиданием. Белла не смогла бы объяснить понятнее, она и сама понимала с трудом, но так оно и было. Что за ожидание, стало ясно, когда у Снейпа появился Малфой – ожидание приказа. Снейп мог делать все, что угодно – читать, пробовать заклинания, просто валяться на полу у камина – но как только Люциус появлялся рядом, взгляд Северуса приобретал это самое внимательное ожидание. И безразлично, что он делал или говорил, даже если это было «Отвали, Малфой!», послушная готовность никуда не исчезала. И от этого Белле хотелось выть еще громче из своего дальнего кресла, где она делала вид, что читает, чтобы незамеченной смотреть на Снейпа. Забавно, что она никогда не думала о том, каково было бы почувствовать этот ожидающий взгляд на себе – даже думать об этом было страшно, а у нее всегда хорошо работал инстинкт самосохранения.
Ей просто хотелось Снейпа… поиметь, получить, взять… Нарцисса в одну из их разборок орала именно это, но Белла не думала в таких словах. Почувствовать. Именно так – почувствовать. Или приблизить. Только это. Не так, как все должно было обернуться. Она так не хотела. Она думала не об этом, и Повелитель должен был знать. Она просила не этого.
«Забавно. Ты хочешь Снейпа… Хм… Думаешь, я могу ему приказать? Могу. Вот только это будет слишком скучно. Тем более, что Снейп гей. Совершенный, Белла, совершенный, тут уж ничего не поделаешь. Правда, Люциус? Ты готова и к этому? Забавно… Но знаешь, я думаю, что вам все равно нужен третий. Малфой. Люциус? Боюсь, что ты не можешь возражать – это приз Беллы. Так что? Ты не передумала? Согласна? Уверена? Ну, вот и отлично. О дате я сообщу.»
Это уже потом, когда она все хорошо слышала и понимала. Наверное, нужно было отказаться. Ей бы этого хотелось. Но она не могла. Поэтому все так.
- Нам раздеться? Или подождать? Не молчи, Белла, командуй, ты же хозяйка вечера! – насмешливо и внезапно для нее цедит Малфой, Белла чувствует какой-то тошнотный рывок – и понимает, что не одна. Она не в их комнате, но уже и не в той, первой. Она где-то там, где они втроем.
На секунду ее затапливает какая-то совершенно детская волна благодарности к Малфою, совсем как в пять лет, когда их старенькая кошка потерялась и ее нигде не было, а потом все-таки нашлась, живая, и маленькая Белла, стоя на коленях и захлебываясь слезами и облегчением, однообразно, но со всей возможной горячностью детства, которому еще не жалко чувств, благодарила мудрого Мерлина за то, что он спас киску, исступленно радуясь не только тому, что животное нашлось, но и тому, что Мерлин действительно есть, а значит, никогда не будет непоправимости, и его всегда можно попросить, как бы плохо не было, и он поможет, и он настоящий – едва ли не самое яркое воспоминание детства.
Но Белла уже не маленькая и наивная девочка, а непоправимость, издевательски-томно облизывая своим шершавым языком все, до чего дотягивается, растекается по комнате, норовя заползти и в уши, и в глаза, но на пару секунд то, детское ощущение возвращается, и этого хватает, чтобы Белла встряхнулась.
- Вот именно – я, Малфой. И не советую об этом забывать. Север, иди в ванную.
Как-то угловато глянув в ее сторону, Снейп разворачивается и, подхватив принесенную с собой сумку, деревянно идет к белой двери в дальней стене.
- И не забудь, зачем ты туда идешь!
Плечи дергаются, совсем уже превращаясь в два угла, и черный многоугольник скрывается за дверью.
Льется вода.
- Что ж, солидное начало. Вполне достойно, госпожа! – насмешливо кланяется Люциус, и Беллу резко пронзает осознание того, что он не простит ее, никогда. Безразличие, презрение, сомневающийся интерес – все это покровы, они накрывают, иногда приятно, иногда гадко, бывает, что и больно, но вина – это камень, висящий на шее на широком ошейнике, ключа от которого у тебя никогда не будет. Ей становится страшно, настолько страшно, что даже дыхание сбивается, и Белла шумно втягивает в себя воздух, изображая потом кашель, чтобы Малфой не догадался, насколько она близка к истерике. Ее никогда раньше не ненавидели. Никогда. И ей не плевать, как она кричала Нарциссе и матери, она уже не может верить в иллюзии, все слишком серьезно.
- Заткнись, Малфой, - неуклюже-зло огрызается она просто, чтобы что-то сказать, и торопливо начинает снимать с себя мантию. – Раздевайся, ты здесь не гость.
Люциус меряет ее долгим взглядом, и Белла понимает, что он отлично знает все, что с ней происходит: знает, что ей страшно, что она уже пожалела обо всем, что заварила в бабски-истерическом угаре и продолжила в припадочном упрямстве, что ей по-детски больно от первой в ее жизни непоправимой ненависти, и это хуже всего.
Она стоит и ждет, когда он снимет с себя одежду. Но на самом деле все ровно наоборот, и это Люциус видит ее совершенно голой, с прыщами на груди, черными венами на замерзшей и пятнами синеватой коже и черными точками неуклюже-недобритых волосков на ногах, и ей не в чем и не за что спрятаться. Это больно и мерзко, и Белла почти готова крикнуть «Все, хватит, не надо больше, я не хочу!», и выкинуть их обоих вон, и никогда не видеть, и только сидеть в темном углу, скорчившись, замерзшим тощим котенком, и подвывать от холода и жалости к себе. Но она не может, Хозяин позаботился о том, чтобы актеры играли не за честь, а за совесть, и Белла хорошо знает, где сейчас сидит и пока еще пьет чай ее мать. В комнате тепло, но Беллу трясет и, чтобы это хоть как-то скрыть, она скрещивает руки на груди и, стараясь дышать ровно, не давая вдохам и ударам пульса проскакивать свою очередь, зло кривится:
- Я, кажется, сказала тебе раздеться, Малфой!

Если бы Белла не знала, куда смотреть, она бы и не увидела, как Люциус выдал себя, не сумев сдержать гаденько дезертировавшую вниз по руке судорогу, мгновением позже пойманную и спеленатую в полную неподвижность. Он не простит. И не за себя, а такая ненависть самая крепкая. Замок щелкнул, ключ опустился на дно. И теперь насовсем.
- Я повинуюсь, госпожа! – снова кланяется Люциус и, зло глядя ей прямо в глаза, начинает расстегивать пиджак.
Три, четыре, все пуговицы – пиджак летит под ноги. Он ведь знает и то, что она была с мужчиной всего три раза и то темными урывками. Она не должна краснеть, не должна. И невозможно отвести взгляд, потому что тогда все развалится, и она проорет-таки свое «Нет!», а этого нельзя. Не затягивая, но и не торопясь, Люциус сосредоточенно расстегивает рубашку, тоже роняет ее на пол, и берется за молнию на ширинке. Белла с самого начала знала, что проиграет, и потому почти не чувствует такого уж жгучего стыда, когда горячая краска быстрой волной накатывает на лицо, а шея деревенеет в попытке заставить себя не отводить глаз.
- Мне снять все? – желчно интересуется Малфой, накрывая ожидающей рукой пах, и Белла, молясь, чтобы голос не отказал из-за парализованной шеи, хрипит:
- Все, - и Малфой, так и не отрывая от нее взгляд, резко, выдавая-таки свою ярость, дергает молнию и одним движением спускает брюки вместе с трусами вниз, до лодыжек, а потом просто переступает через них, освобождаясь, и со злым вызовом выпрямляется, глядя Белле прямо в глаза. – Госпожа довольна?
Белла понимает, что все еще не должна отводить глаз, но, краснея еще пунцовее, не может удержаться от того, чтобы не посмотреть вниз, и, не справившись, опускает взгляд. Волосы у Малфоя в паху действительно светлые, и они забавно вьются упругими кудряшками, но, мгновенно снося и стыд, и все остальное, добивает Беллу другое. От вида голого расслабленно свисающего сморщенного и какого-то запредельно беззащитного в таком виде члена Малфоя ее вдруг словно прошивает насквозь ощущением совершенной непоправимости, как в детстве, когда злящаяся на то, что приходится возиться с рыдающей взахлеб дочерью, мать зло объяснила, что золотистый хомячок, которого Белле подарил отец, умер из-за забывчивости дочери, не кормившей зверька в срок, и успокоившаяся было Белла с живущей только в детях готовностью чувствовать все, внезапно поняла, что она действительно виновата, а ее забавной, милой и так доверчиво тыкавшейся в ладонь зверушки и правда больше никогда не будет, совсем никогда, а от ее теплого тельца остался только деревянный оскалившийся трупик просто потому, что, играя, Белла поленилась положить в домик горку капустных листьев.
Мать знала, как наказывать, и больше в их доме никогда не было никаких животных, но Белла еще долго, хотя с каждым годом все реже и реже, просыпалась, захлебываясь слезами, от невыносимого ощущения, что она снова, снова виновата, и этого не поправить. И теперь эта пытка накатывает опять, заставляя вспоминать непоправимо холодную убитую беззащитность, которую уже не воскресишь, и переживать непоправимость снова, наблюдая, но не умея ничего поправить.
А сверху, контрольным сюра, все это накрывает истерика от мысли о том, с чем она сравнивает малфоев член: «Дорогой, твой маленький хомячок…».
Окаменев, чтобы не взвизгнуть гадким истеричным хохотом развалившегося лица, Белла застывает, так и глядя на малфоевский пах, и, окончательно от этого озверев, Люциус пинает лежащие тряпкой на полу брюки и рывком поворачивается вокруг себя, с ненавистью шипя:
- Госпожа все рассмотрела или повернуться еще раз? Тебя же, кажется, только задняя часть интересует? Или это только у Снейпа?
Хохот моментально проходит, и от полоснувшей по уже открывшимся нервам горячей боли Белла окончательно каменеет, едва ли замечая, что на глазах выступают слезы. Все внутри сжимается в маленький пульсирующий и воющий комок. Она не хочет, чтобы ее ненавидели. Ей слишком страшно от того, что ее действительно ненавидят. Она вообще больше ничего не хочет, ей просто страшно, страшно и одиноко, и она не хочет быть виноватой, она не хочет непоправимости, она слабая, ее не нужно ненавидеть, не нужно!
Не удержавшаяся слеза скатывается по щеке, и Малфой, наконец, замечает, что Беллатрикс вот-вот заплачет, и она сама сквозь истерику понимает, что держится на тонком волоске и достаточно будет одного его слова, любого, и она, не удержавшись, разревется в голос, закрывая лицо руками и корчась на полу, и это точно будет хуже смерти, хуже всего, что уже было, и как в замедленной съемке Белла видит, что Малфой запредельно медленно открывает рот, его губы начинают шевелиться, и чувствует, что еще секунда и все, все закончится, жизнь закончится, потому что она все-таки завопит «Нет!», и чай мгновенно превратиться в яд, потому что Лорд ненавидит тех, кто не доводит до конца начатое, и глаза матери широко распахнутся, она удивленно потянется к горлу, другой рукой фантасмагорически-бессмысленно опуская чашку на стол, чтобы не уронить, а потом медленно и все еще удивленно оползет на пол, и глаза так и остекленеют, открытые и недоуменные, а чай в целой чашке будет стоять на сервированном по всем правилам столике в летней гостиной Малфой-Мэнор, чтобы Лорду было приятно допивать свой безобидно-тонизирующий и несомненно полезный чайный напиток…
- Я закончил, - скрипит внезапно что-то из-за спины, и Белла резко, почти разбрызгивая не пролившиеся еще слезы, оборачивается, чтобы увидеть, как у двери, держась за косяк и словно не желая с ним расставаться, как с самым верным другом, стоит, по-детски весь завернутый в большое полотенце, с еще мокрыми после душа волосами Снейп.
Не сразу вспомнив, кто это и что значит «закончил», Белла, глубоко и часто дыша, пару секунд молча разглядывает его, чувствуя, как глаза понемногу высыхают и от этого стягивается кожа в уголках, а потом слышит снова из-за спины едкое:
- Да, негоже заставлять даму ждать, - и видит, как Малфой торопливо – торопливо? – входит в ванную и, мягко отстраняя Снейпа, закрывает дверь, Север же, потеряв надежную опору, некоторое время переминается с ноги на ногу, глядя вниз и чем-то напоминая ссутулившегося богомола, а потом неуютно ёжится, какой-то рваной походкой приближается к кровати и садится на нее, сразу же скрючиваясь еще больше и глубже заворачиваясь в полотенце.
Мыслей в голове нет, там пусто и вязко, и Белла просто стоит на месте, отмечая, что ее слегка подтрясывает и, кажется, знобит. Стоять так приятно-тупо, можно не торопясь собрать мысли, дождаться, пока совсем высохнут глаза и остановятся руки, Беллу даже не тяготит обычно делающее из нее окончательную и безнадежную идиотку присутствие Снейпа – она его просто не замечает. Сердце пропускает удар, и Белла, отмахнувшись от попытавшихся было вернуться мыслей, глубоко вдыхает и медленно выдыхает, восстанавливая дыхание. Тупо и спокойно.
Малфой проводит в ванной едва ли больше пяти минут и выходит обнаженный и слегка влажный. На Беллу он не смотрит, сразу направляясь мимо нее к Снейпу, и она тихо проходит пару шагов до порога, не выплывая из приятного отупения, и совсем уже закрывает дверь, когда слышит резкий звук удара и бьющегося стекла. Обернувшись, Белла застывает в прорвавшем-таки блокаду удивлении, глядя на то, как из осколков флакона у ног Люциуса выплывает фиолетовое облачко и медленно рассеивается по комнате. Афродизиак, который им позволил взять Лорд. Его должен был выпить Северус.
Но Малфой не смотрит ни на облачко, ни на Беллу, снимая со Снейпа полотенце, и Белла отворачивается, захлопывая дверь.
Мысли и чувства возвращаются мгновенно, как будто дожидаясь этого сигнала.
***
Когда Белла все-таки берет себя в руки, благословляя женскую истерику с ее волшебным освобождением, проходит минут пятнадцать, а, возможно, и больше. Слезы вымыли все лишнее, оставив самое важное, и теперь она, кажется, готова. По крайней мере, ей больше не хочется убежать или забиться в угол. А если и хочется, она может это контролировать.
Еще раз промыв глаза ледяной водой, Белла решительно отбрасывает полотенце и, открыв сумку, достает из нее страпон. От совершенно глупого вида торчащего заменителя того, чего у нее никогда не будет, слегка мутит, но она должна и выхода уже нет, поэтом Белла решительно накладывает очищающее заклинание для надежности и, приложив страпон к паху, застегивает ремешок на талии. Вид искусственной эрекции чуть ниже собственного живота ошеломляет. Истерика, взятая с таким трудом под контроль накатывает с новой силой, но на самом пике съеживается и замирает, позволяя хотя бы вздохнуть.

***
Они лежат на постели и исступленно целуются – бледный, почти мертвецки белый Снейп и слегка загорелый Люциус, отвратительные, кощунственные вдвоем, не озаренные отблеском красоты Люциуса, как можно было бы ожидать, а обезображенные синеватой бледностью и кривизной Севера, и Белла чувствует, как к горлу настойчиво подступает тошнота. Снейп сверху полулежит на Малфое, стараясь посильнее прижаться к нему пахом, но Люциус медленно сгибает ноги в коленях, заставляя Снейпа приподнять бедра, а потом и встать на четвереньки, и Белла понимает, зачем это, но чувствует, что просто не может. Она замирает, столбенея и ощущая, что не в состоянии пошевелить и пальцем. Ноги внезапно сводит судорогой, но какой-то странно-неподвижной, и Белла только молча плавает в этой боли, не в состоянии даже шевельнуться. К тошноте и крутящимся на горячей спице мышцам прибавляется озноб и дрожь, все это накатывает так дружно, что Белла чувствует, что падает, но это внезапно отменяет весь паралич, и, покачнувшись, она вернувшимися руками опирается о край кровати, прямо у ног Севера, лицом едва не ткнувшись ему в поясницу, и это внезапно стирает все, что было раньше, даже боль от недавней судороги, расставляя все по своим местам. Всхлипом вдохнув, Белла подается вперед и, не посмев прикоснуться руками, чтобы развести ягодицы, просто тыкается между ними лицом, мокрым языком проводя по уже слегка расслабленной розочке отверстия, и Север резко вздрагивает, но Люциус обхватывает его лицо, не давая отвернуться, и целует еще глубже и лихорадочнее, не отпуская, а Белла осторожно, то и дело смачивая язык слюной, принимается вылизывать сжавшийся сфинктер, оглаживая его по кругу, то напрягая язык и едва касаясь твердым кончиком, то мокро проводя по всей щели мягкой поверхностью, лишь изредка и совсем осторожно, почти неуверенно пытаясь даже не проникнуть внутрь, а всего лишь намекнуть. И постепенно Север расслабляется и снова начинает тихо постанывать, теперь уже подаваясь то навстречу Люциусу, то навстречу Беллиному языку, выгибаясь и то сжимая, то расслабляя сфинктер, сам открываясь ей. А где-то в центре этой мокро-мягкой игры Белла чувствует, как Малфой ерзает и его горячие пальцы больно сжимаются на запястье ее руки, которой она опирается о постель, и резко щелкает замок на ее шее, и становится так легко, что она подтягивает к себе ноги, садясь на краю постели, и, положив ладони на ягодицы Севера, широко разводит их в стороны и, смочив язык, медленно и почти дразнящее просовывает его внутрь. Снейп всхлипывает и резко подается назад, к ней, расслабляясь, и она облизывает его, а потом просовывает язык снова, и он опять всхлипывает, и Белла чувствует, что готова продать за вечность этого мгновения все, что у нее есть и будет, и, протягивает руку к оставленной на тумбочке баночке и, пальцами нанеся крем, размазывает его языком, распределяя так, чтобы не осталось сухого места, а потом наконец выпрямляется и, смазав страпон, приставляет его ко входу Севера.
- Мальчик мой, потрепи, я буду осторожно, - шепчет она хрипло, с какой-то жалкой нежностью, и осторожно двигает бедра вперед. Север вздрагивает, и Белла, испугавшись, резко отстраняется (потом, когда уже будет можно, Люциус вволю посмеется над ней за это, рассказывая и показывая – это ему понравится больше всего, показывать, - на что способен Север), но он только подается назад, выгибаясь и раскрываясь так, что ей становится хорошо видно совершенно расслабленное, жирно блестящее отверстие, и, больше не сомневаясь, она одним плавным рывком вводит страпон, едва не теряя сознание от вида того, как он, повинуясь ее движениям, скрывается в красных круговых складках, распрямляя их во все равно рыхлое по краям привычного сфинктера плотно обтягивающее кольцо.
Подняв голову, чтобы не сойти с ума, Белла видит, что Север, опираясь на руки и закинув голову назад, кусает губы, а Малфой, перевернувшись и подползя под него, быстро двигает головой, то поднимая ее, то опуская, и каждый раз, когда Малфой откидывается на простынь, Белла видит выходящий из его рта член Севера, и это еще больше сводит с ума, и, стараясь попасть в ритм с Малфоем, Белла начинает резко двигать бедрами, воспроизводя не нуждающийся в заучивании и даже повторении и одинаковый с любой стороны ритм, чувствуя, как дрожит под ней Северус, подавляя в себе дикое желание что есть сил трепыхаться между этими двумя, то погружаясь, то погружая в себя… Входить легко, привычные мышцы послушно раздвигаются, и Белле приходит в голову, что стоит увеличить страпон или просунуть внутрь пальцы, потому что этого Северу мало, но потом она, не останавливаясь, слегка отодвигается, чтобы встать удобнее, и в этот момент страпон погружается глубже и ниже, чем раньше, и Северус вскрикивает так громко, что Малфой на секунду останавливается проверить, все ли в порядке.
Какой-то отстраненно-гадкой частью, которой безразлично все, кроме самолюбия и слабости, Белла даже сквозь ошеломленный восторг – ведь у нее это впервые, и ему хорошо, и она смогла, и это Север – ожидает, что Снейп пробормочет что-то вроде «Еще» или «Так», но он никогда (Белла это еще узнает) не разговаривает в постели, и только, тихо заскулив, выгибается в пояснице, пытаясь вернуться на страпон так, как и был. У Беллы кружится голова, она уже смутно понимает, где и зачем находится и есть ли еще что-то кроме них троих, но даже так она помнит, что нужно двигаться осторожно, поэтому не спешит, удерживая себя, и только устроившись так, чтобы полностью все контролировать, начинает двигаться. Ее трясет, но Белла заставляет себя двигаться медленно, не торопясь, погружаясь в расслабленно принимающее ее влажно-мягкое отверстие. От этой расслабленности все расплывается перед глазами – Белла не знала, что этот сфинктер способен открыться настолько, так он напоминает живое дупло с удобной пустотой внутри, ей кажется, что туда без напряжения войдет и рука, но пробовать все же страшно, и она движется размеренно, почти что издевательски-скурпулезно оглаживая страпоном все стенки прохода, осторожно направляя его внутрь и вниз и каждый раз вздрагивая, когда Север в ответ на это низко стонет и подается назад.
Белла сама не знает, почему не выбрала игрушку изящнее – двустороннюю, чтобы другая часть с каждым движением входила в нее, или хотя бы сделанную так, чтобы обхватывать и ласкать ее клитор, но теперь ей ничего из этого не нужно, это и к лучшему, что она не чувствует ничего осязаемого – она только видит и слышит, и этого достаточно, чтобы погрузить ее в жаркую вязкую расплывчатость, где все раздваивается и растраивается, кружась и расплываясь, и у нее уже, кажется, нет тела, хотя по ногам стекает ее собственная влага, а чувствует она чем-то другим.
Осторожно придерживая Севера за бедра и едва не теряя сознание от мысли, что она наконец-то его касается, и до конца в это не веря, не насыщаясь, Белла движется вперед и назад, разрываясь между желанием окончательно уплыть в мутное за гранью наслаждение, где только она и горячие шершавые тени, и медленно двигаться, чутко ловя каждый стон, каждую реакцию Снейпа, забыв и о Люциусе, и о наслаждении, и о себе самой, став только еще одним рецептором в его теле. От напряжения борьбы у Беллы почти закатываются глаза и она балансирует где-то на грани обморока, удерживаясь лишь растворяющимся сопротивлением воли. Она как будто раздваивается сама, одной частью растворяясь и исчезая в вязкой вате ощущений, а другой размеренно и внимательно двигая страпон так, как нужно Северу. Она уже не знает, хорошо это или мучительно, хочется ей, чтобы все закончилось или продолжалось вечно, ни слов, ни внятных мыслей нет, но тут жесткие пальцы Люциуса снова больно смыкаются на ее запястье, и Белла болезненно от внезапности приходит в себя.
Снейп уже не стонет, а почти скулит, пытаясь толкнуться то в рот отстраняющемуся Люциусу, то назад, на жестокий в своей размеренности страпон Беллы, чтобы прекратить теперь почти что пытку, и она ускоряет движения так, как хочется Северу, уже не осторожничая, не мучая и не боясь. Он протяжно стонет и выгибается, чтобы страпон вошел еще глубже, и Белла срывается, резко дергаясь вперед со всей почти забытой, а теперь вдруг внезапно вырвавшейся жадной, отчаянно злой и стыдной страстью ненавидящего не то объект, не то себя саму желания, Снейп неожиданно беспомощно всхлипывает «Ох!», изворачивается, закидывая назад голову с распахнутым ртом, и, сжавшись, застывает, судорожно подергиваясь и забрызгивая семенем лицо Люциуса.
Белла окончательно теряется от этого «Ох!» - она еще не знает, что Снейп всегда кончает именно так, он просто не может это контролировать, но ему и не нужно, потому что это неизменно сводит Люциуса с ума вне зависимости от количества повторений – и растерянно замирает, глядя, как судорожно сокращаются мышцы на бедрах и на спине Севера, но тут Малфой хрипит:
- Иди сюда! – сталкивая все еще подергивающегося Снейпа, отчего страпон резко выходит из пульсирующего отверстия, вырывая у Снейпа вскрик, и, высвободившись, сильно тянет Беллу на себя так, что она почти падает сверху, едва успевая подтянуть ногу, чтобы не задеть ею голову лежащего Севера. Малфой снова заставляет ее сесть, почти себе на лицо, рывком сдирая с ее бедер ремешки страпона, и, отбросив его в сторону, резко всаживает сразу четыре пальца внутрь, а губами жестко обхватывает клитор и грубо втягивает его в рот. Белла выгибается, сжимая бедра, но от этого ощущение широкой люциусовой ладони между ног становится только ярче, расцвечиваемое расплывающимися пятнами мгновенной боли, а когда он снова, не выпуская ее клитор изо рта, втягивает его в себя, одновременно сгибая и снова резко разгибая пальцы у нее внутри, Белла чувствует, как мир расползается на сотни рваных кусочков, которые мгновенно обугливаются и сгорают от вспыхнувшего в ней жара, и, вскрикнув, падает назад, ударяясь об острую люциусову коленку и больно придавливая собой его ноги, но ничего этого не замечая…
-Слезь…

В себя Белла приходит медленно, через вату, как будто отходя от наркоза, поэтому не сразу, а разорванными кусками ощущений понимает, что неестественно вывернутую ногу вот-вот сведет, в спину упираются чьи-то колени и кто-то возится под ней, пытаясь столкнуть с себя. Наконец ему это удается, и Белла скатывается на бок от достаточно ощутимого толчка, попадая коленом Северу в живот, от чего тот глухо ворчит и недовольно отталкивает от себя ее ногу. Выпрямляться не охота, но лежать скрючившись слишком неудобно, и Белла все же поднимается, садясь на колени на разоренной постели и трясущимися руками пытаясь поправить волосы.
- А вам не кажется, что вы что-то забыли? – едко цедит кто-то сбоку, и Белла удивленно оборачивается, чуть было не спросив «Что?» прежде, чем замечает, что Люциус не сдвинулся с места, раскинувшись на спине, а его член все еще стоит, потому что никому, исключая самого Люциуса, не пришло в голову озаботиться чем-нибудь, кроме собственного удовольствия.
- Ну сейчас, чего ныть? – ворчит слева Снейп и, наклоняясь, тянется к Малфою, однако тот сгибает ногу, преграждая ему путь:
- Не ты.
Снейп неодобрительно пожимает плечами, но останавливается и выпрямляется, а Белла растерянно смотрит на Малфоя.
- Я… Я не умею…
Люциус хмыкает.
- Я в курсе. Начнешь учиться, - и манит ее к себе рукой, другую заводя за голову. – Это не так сложно.
Он ехиден, но это ехидство почему-то не воспринимается как месть или унижение, и Белла медленно наклоняется к его паху, становясь на четвереньки, чтобы было удобнее, и, обхватив основание рукой, погружает его член себе в рот.
Он уже скользкий и влажный, отчего соленый вкус ощущается очень остро, но Беллу это почему-то не трогает. Член чуть шершавый и довольно большой, и, наивно перестаравшись, она берет его слишком глубоко, отчего закашливается, но быстро справляется с собой и повторяет попытку. Где-то рядом хмыкает Снейп.
- Не так сильно, мне больно, - поправляет Люциус.
Белла сдавленно шепчет:
- Извини, - на что Люциус ухмыляется:
- Когда учился Север, было хуже, - и Снейп хмыкает уже громче, а Белле сразу становится легко, и она осторожно обхватывает основание члена рукой и начинает медленно двигать головой, больше не стараясь взять его слишком глубоко, а вместо этого оглаживая языком, отчего Люциус расслабляется и тихо стонет:
- Да, так лучше…
Все вокруг снова расплывается с каждым движением, как будто она выпила слишком много, и мир концентрируется вокруг соленой влаги, заполненности рта и шершавой кожи на языке. Белла старается двигаться ритмично, пытаясь улавливать каждый стон Люциуса и повторять именно то, что его вызывает, и, судя по всему, это ей удается, потому что внезапно она, не сообразив, что происходит, чувствует, как вязкая соль наполняет весь рот, а Люциус, низко застонав, отстраняется, и что-то касается ее щеки. Инстинктивно закрыв глаза, Белла чувствует, как по щекам, лбу и носу растекается что-то вязкое, а потом слышит, как Люциус откидывается назад, на подушку, и она так и сидит на коленях, не открывая глаз, и не может понять, что чувствует, кроме какой-то нереальной странности.
- Север? Оближи ее.
Белла не сразу понимает, что слышит. В себя ее приводит настойчиво проводящий по щеке язык. Она с самого начала чувствует себя пьяной, но теперь опьянение достигает максимума, потому что она не сразу понимает, что происходит. Зато когда до нее наконец-то доходит, Беллу как будто прошивает электрический разряд, вонзающийся в солнечное сплетение и разрывающий там какой-то важный сосуд. Услышав, как сама же жалобно всхлипывает, как будто со стороны, она, не сдерживаясь, тянется рукой вниз и, стараясь не двигаться с места, чтобы не потерять ощущение жесткого настойчивого языка на своем лице, начинает лихорадочно тереть клитор. Ей достаточно пары движений, оргазм накрывает с головой, и Белла молча застывает, чувствуя, как все внутри вибрирует, почти болезненно, в то время как Снейп продолжает вылизывать ее лицо.
Она не улавливает момент, когда он прекращает, и не слышит тихого шепота Люциуса, а в себя приходит только когда чувствует губы Снейпа на своих. Они гораздо жестче, чем она могла бы предположить, и на секунду в голове Беллы проносится мысль, что Снейп вообще не такой, каким выглядит, но все это расплывается в полуобморочном мареве, когда он проводит по ее губам языком, и, не в состоянии больше выносить это напряжение, Белла падает на бок и сворачивается эмбрионом, не в силах прекратить дрожь и только стараясь не стучать зубами.
Когда Белла приходит в себя, она понимает, что кто-то накрыл ее одеялом. Странно, но ей отчего-то теперь тепло и хорошо. Головой она лежит на чьем-то бедре, а на ее талии сверху устроилась чья-то нога. Подняв голову, она видит блаженно растянувшегося на постели Снейпа, бедро которого только что служило ей подушкой. Люциус, закрыв глаза и закинув ногу на ее талию, задумчиво водит пальцем по груди Севера.
- Оклемалась? – ухмыляется Люциус, и она ухмыляется в ответ почти с тем же выражением:
- Кажется. Многовато для меня.
- Так бывает нечасто, - серьезно отвечает он и, отвернувшись, бесцеремонно толкает Снейпа в бок:
- Привал окончен, иди в ванную.
- Малфой, вали к пикси, дай полежать, - огрызается Север, не открывая глаз, но Люциус снова толкает его, и он все же встает с видом недовольного бродячего пса, которого пришедшая стая согнала с любимого места.
- Ну вас…
На этот раз Снейп не потрудился прикрыться чем-нибудь, поднявшись и потянувшись, и Белла может в деталях рассмотреть его, но это почему-то уже не вызывает такого жадного интереса. Она почему-то знает, что жадничать и торопиться уже не нужно.
Не вставая и свесив руку с края кровати, Люциус проводит кончиками пальцев по ягодице Снейпа, когда тот проходит рядом, и, когда он останавливается, быстро ныряет длинным средним пальцем между половинками. Снейп послушно стоит и ждет, пока Люциус, проверив то, что хотел, не шлепает его одобрительно по мягком месту, и только потом идет в ванную, не закрывая за собой двери.
- Молодец, я боялся, не догадаешься.
- Я же не дура!
- Ну если ты так думаешь…, - с необидной насмешкой тянет Люциус, красноречиво обводя глазами комнату, и спускает ноги с кровати. – Убирай здесь все и пошли.
- Думаешь, надо?
- Не мелочись. Кстати, все хотел спросить, ты была у Тэкенберри?
Малфой спрашивает это так легко, без перехода, что Белла не сразу соображает, о ком идет речь.
- Я… А, была, естественно. Придурок непроходимый. Лепетал про «славные труды Министерства на благо нашей великой Англии» и «миссию новой смены уходящим на покой героям». Меня чуть не стошнило.
- Говорят, он не так прост, как кажется.
- Ну, учитывая, что всю нашу беседу он записывал… Я это уже поняла.
В ванную к Северу они входят, споря, имеет ли смысл пускать в ход все доступные рычаги, чтобы заставить Тэкенберри помочь с государственным финансированием, или его пока стоит оставить в покое и приберечь на более экстренный или крупный случай.

***
- Когда ты узнал?
Белла не знает, зачем задает вопрос, ей это не интересно, ей ничего не интересно, хочется только сидеть и, покачиваясь, смотреть на ползущие по серовато-зеленым стенам бесцветные капли, они ненавязчивые, им ничего не нужно, по ним можно расплываться и расплываться взглядом, они есть, но их одновременно и нет, как и ее самой. Сегодня все какое-то необычное, и Белла одна чувствует себя двумя сиамскими близнецами, сросшимися воедино, но все еще двуликими. Это не больно, но как-то странно – она никак не может расплыться снова, как обычно, когда просыпается – другая часть, близнец, не дает ей. Кажется даже, что у нее четыре глаза и она может видеть себя и все вокруг отовсюду. Или сотня, как у мухи. Здесь иногда бывают мухи, они семенящие и зеленоватые, на них нельзя не смотреть. Это, наверное, интересно, но ее давно ничего толком не интересует, а только держит, даже презрительно игнорирующие ее поджарые деловые мухи могут одним движением быстрой волосатой лапки врастить ее в стену. Им это нравится. Или им так положено, она не знает, а они не говорят.
- В тот же день, когда пришел к тебе.
- Мы ведь трахнулись, да?
И зачем она задает следующий вопрос, Белла тоже не знает. Она даже не знает, что такое «трахаться», но близнецу – которому из двух (трех? пяти?), она уже и не различает – надо услышать. Даже забавно – чувствовать что-то такое внутри себя, которое не ты. Как если бы изо рта вдруг выползла муха и сразу же нервно побежала по руке к влажной стене своим хоботком нащупывать воду.
- Да. Единственный раз вдвоем, без него.
Зачем потом Белла кричит, она не понимает. Она даже не знает, что закричит, пока не слышит собственный голос. Вот что значит муха-близнец. Хотя так забавнее – когда пытаешься догадаться, что скажешь дальше, времени почти не слышно, а это хорошо – не хочется слышать, как оно отсчитывает рождения мух. Сегодня все какое-то странное. Но ей это нравится. Определенно нравится – что такое «нравится» Белла вспоминает.
- Я не знаю никакого «его»! Не знаю! Не знаю! Не знаю!
- Перфектус Тоталус. Успокойся, Белла.
Внимательно глядя на нее, мужчина – Малфой – забавно, Малфой, Мал-фой, Мафлой, фой, ф, ф, красиво, где-то в носу, ф, ей нравится – подходит ближе и берет ее за подбородок, заставляя приподнять голову – а вот этого не надо, не смей, не смей никогда, не смей! – и Белла пытается заверещать, как ей хочется, веселя себя все больше, это так радостно, сегодня не скучно, сегодня она себя веселит, она сегодня такая разная, она сегодня, кажется, и вправду, есть – но она обездвижена, и ничего не получается, можно только говорить, и, расплывшись в улыбке и хлопая внутри в ладоши от радости представлению, она захлебывается:
- Ну как, сбежал, Люциус? Далеко ты сбежал? О чем ты думал, оглаживая Нарциссу? А когда галеонами сыпал, изворачивался? Не думал? Делать, бежать, прикидываться – только бы не остановиться, не вздохнуть по-настоящему?
Имена, странные, но красивые и какие-то таинственно-обещающие словечки – так интересно, так весело, а дальше?
- Так далеко ты сбежал? Сумел?
- Нет, - как-то… не так. Ну зачем?
- И я нет.
А это уже не весело. И не смешно. Не так, так не надо, так нельзя, не надо. Забиться в темный угол и, обхватив руками коленки, сжаться и не смотреть в их сторону. Не надо так непоправимо, не надо, не хочу. Зачем?
- Руди хороший, его не надо было жалеть. Он здесь?
Ну зачем? Зачем Руди? Я не знаю никакого Руди, зачем он, зачем про него? Не надо! Зачем?
- Да, рядом.
- Жаль. Лучше бы умер.
- Лучше.
- Значит, да. Я все же надеялась.
- Мне говорили, что он часто улыбается и, бывает, плачет. Правда.
- Значит, все. Жаль.
- И мне.
- Нет.
- Права, нет.
Ну? Теперь все? Теперь он уйдет?
Уже совсем не весело, она ошиблась, это не весело, ей это не нравится. Они ведь молчат – он уже должен уходить. Уходит?
- У меня сын.
Ну зачем?! Хватит! Пожалуйста!
- Не помню.
- Ты и не знала.
- Нарциссин?
- Да.
- Ты дурак.
- Я лжец.
- Дурак. Я не знала, что големы могут зачать.
- Когда в них есть сердцевина...
- В тебе нет.
- Он его декан.
- Что?
- Он его декан. В Хоге. Он декан Слизерина.
А теперь смешно. Очень больно, и смеяться не хочется, хочется спрятаться и не выходить, но она заставляет, и надо, надо смеяться, потому что это смешно.
- Декан?
- Прекрати истерику.
- Но ведь смешно же, ты не можешь не видеть, ты не убежал настолько.
- Не убежал. Мы говорим о метлах для команд и талантах сына. Он считает, что Драко слишком амбициозен, и это мешает ему проявиться. И что он слишком боится неудачи.
- Он так сказал?
- Почти дословно.
- Можно, я заплАчу?
- Ненадолго?
- Нет, я быстро.
- Плачь.
- Спасибо.
…
- Люциус, ты ублюдок. Зачем ты пришел?
Он освободил Беллу от Перфектус Тоталус, и теперь она сидела на полу, как привыкла, неловко пытаясь поджать под себя грязные ноги.
- Поговорить.
- Я не смогу срезать твой горб, Люциус. Тащи его сам.
- Я ненавижу их.
- Мне плевать.
- Всех. Я хочу, чтобы она умерла.
- Устрой.
- Я думаю об этом.
- А как же сын?
- Я не хочу, чтобы он был.
- Не тебе решать.
- Кажется, он к нему привязан.
- Дурак.
- Я знаю его дольше, я умею различать.
- Дурак.
- Я его вижу.
- Дурак.
- Мне уже плевать.
- Какой же ты дурак. Ты глупее меня. Я просто вою, а ты ищешь оправдания. Не ищи – это ты слеп.
- Я его вижу.
- Иди к черту, Люциус. Я устала. Послушай, если ты пришел за этим. Его и не было. Никогда. Для нас – не было. Мы уроды, Люциус. Мы помешанные на власти и самих себе кривые уроды. Он молодец, он поймал то, что шло к нему в руки.
Внезапно Беллу озаряет, и она рассеянно спрашивает:
- Интересно, что же ему пообещал Дамблдор?...
- Заткнись!
О, это тебе за мою вменяемость, Люциус, она мне здесь не нужна, а теперь мне снова гнить месяцы и месяцы, забывая.
- Так ты до сих пор…?
- Заткнись, Белла, я не шучу.
- Люциус, ты что, не понимаешь, что мне плевать?
Молчать хорошо. Она никогда не признается, но одного его присутствия достаточно, чтобы ей было хорошо. Он живой. На самом деле давно уже нет, но здесь то, что на самом деле, значения не имеет. Он теплый и пахнущий жизнью – этого хватает. У нее давным-давно не было гостей, она забыла, какими бывают люди и как хорошо просто сидеть рядом с чем-то живым.
Она многое забыла. И забудет, когда он уйдет. Но сейчас можно.
-Как он нас, - вдруг медленно, в никуда, проговаривает Белла, криво усмехаясь. – Забавно, да, Люциус?
- Не думаю.
- Хм, признай, не прячься снова, здесь не за что прятаться. Мы ведь думали, что он наш. Ведь думали, не лги.
- Думали.
- Наш со всеми потрохами. Наша зверушка, наш фамилиар, наш голем. Идиоты…
- Ты думал, что подарил его мне, да?
- Разделил.
- Подарил.
- Хм… Подарил.
- Скажи, а тебя не пугало, что ты никогда не знал, о чем он думает?
Люциус шевелится, вытирая дорогой мантией со слизких стен зеленоватую плесень, и снова задумчиво опускает голову:
- Мне казалось, что он не думает.
- И мне. Потом.
- Знаешь, сначала я его боялась.
- Я тоже.
- Инстинкт.
- Инстинкт.
- Смешно.
- Не смешно, Белла. Я уже смеялся. Долго. Не помогло.
- Ты дурак. И я дура. Мы просто расплатились за свою глупость. Наверное, так нам и надо.
- Наверное.
- Слушай, я так и не спросила. Почему ты не покончил с собой?
- Я – Малфой?!

Запахнувшись в мантию, на которой сальными пятнами блестели следы плесени со стен, Люциус стоял у решетки, дожидаясь вызванного смотрителя и из последних сил стараясь не вздрагивать от надсадно-грудных хрипов Беллиного смеха. И от едкой, отравляющей темной колючей смертной все вокруг зависти ненавистью. Единственное, чего хотелось – это с головой погрузиться в свою теплую овальную ванну, и так и остаться в ней. Но он не мог. В два он должен был присутствовать на матче Драко в Хоге, а на четыре были назначены переговоры с Австрия-Маг-Банком. И прием у Фаджа. До утра.
Но в последние минуты, пока за поворотом не покажется сгорбленная фигура старика со связкой ключей, он мог позволить себе эту гаденькую черную зависть. Как бы он сам хотел оказаться здесь. И не помнить. Ничего не помнить.
- Вы, кажись, закончили, мистер Малфой. Так я вас провожу. Пойдемте. И лодка уже дожидается. И там к вам сова, кажися, прилетела. Пойдемте-пойдемте, не бойтесь, они тут ручные. Да и куда рыпаться, дементоры – это вам не курорт...
КОНЕЦ

Мне эта вещь совершенно не нравится. Но какая же она жуткая! какая сильная.

LantanaA
совершенно не нравится
Мрачная излишне? Или герои "непохожие"?
Спасибо за "сильную".

Джордано
Нет. Мпачная совершенно достаточно. У вас часто мрпчнее. Очень Снейп не мой. Очень пассивный в фике.

Очень Снейп не мой. Очень пассивный в фике.
LantanaA, поняла.
А мне иногда нравится эдакий аутично-себе-на-уме Снейп.